Неточные совпадения
Когда он
стал спрашивать, на каком основании освободили заложников, ему сослались на какой-то регламент, в котором будто бы сказано:"Аманата сечь, а будет который
уж высечен, и такого
более суток отнюдь не держать, а выпущать домой на излечение".
Не
станем описывать дальнейших перипетий этого бедствия, тем
более что они вполне схожи с теми, которые
уже приведены нами выше.
Одно, что он нашел с тех пор, как вопросы эти
стали занимать его, было то, что он ошибался, предполагая по воспоминаниям своего юношеского, университетского круга, что религия
уж отжила свое время и что ее
более не существует.
Действительно, вдали
уже свистел паровоз. Через несколько минут платформа задрожала, и, пыхая сбиваемым книзу от мороза паром, прокатился паровоз с медленно и мерно нагибающимся и растягивающимся рычагом среднего колеса и с кланяющимся, обвязанным, заиндевелым машинистом; а за тендером, всё медленнее и
более потрясая платформу,
стал проходить вагон с багажом и с визжавшею собакой; наконец, подрагивая пред остановкой, подошли пассажирские вагоны.
Уже сукна купил он себе такого, какого не носила вся губерния, и с этих пор
стал держаться
более коричневых и красноватых цветов с искрою;
уже приобрел он отличную пару и сам держал одну вожжу, заставляя пристяжную виться кольцом;
уже завел он обычай вытираться губкой, намоченной в воде, смешанной с одеколоном;
уже покупал он весьма недешево какое-то мыло для сообщения гладкости коже,
уже…
Но вообще они были народ добрый, полны гостеприимства, и человек, вкусивший с ними хлеба-соли или просидевший вечер за вистом,
уже становился чем-то близким, тем
более Чичиков с своими обворожительными качествами и приемами, знавший в самом деле великую тайну нравиться.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как
уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида
более и
более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее
становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
Во владельце
стала заметнее обнаруживаться скупость, сверкнувшая в жестких волосах его седина, верная подруга ее, помогла ей еще
более развиться; учитель-француз был отпущен, потому что сыну пришла пора на службу; мадам была прогнана, потому что оказалась не безгрешною в похищении Александры Степановны; сын, будучи отправлен в губернский город, с тем чтобы узнать в палате, по мнению отца, службу существенную, определился вместо того в полк и написал к отцу
уже по своем определении, прося денег на обмундировку; весьма естественно, что он получил на это то, что называется в простонародии шиш.
Дуня увидела наконец, что трудно лгать и выдумывать, и пришла к окончательному заключению, что лучше
уж совершенно молчать об известных пунктах; но все
более и
более становилось ясно до очевидности, что бедная мать подозревает что-то ужасное.
Раскольников, говоря это, хоть и смотрел на Соню, но
уж не заботился
более: поймет она или нет. Лихорадка вполне охватила его. Он был в каком-то мрачном восторге. (Действительно, он слишком долго ни с кем не говорил!) Соня поняла, что этот мрачный катехизис [Катехизис — краткое изложение христианского вероучения в виде вопросов и ответов.]
стал его верой и законом.
Стало быть, приобретая единственно и исключительно себе, я именно тем самым приобретаю как бы и всем и веду к тому, чтобы ближний получил несколько
более рваного кафтана, и
уже не от частных, единичных щедрот, а вследствие всеобщего преуспеяния.
Стало быть, если не явится никаких больше фактов (а они не должны
уже более являться, не должны, не должны!), то… то что же могут с ним сделать?
Он, казалось,
уже сильно ослаб, но чем
более хмелел, тем
становился словоохотнее.
— Все об воскресении Лазаря, — отрывисто и сурово прошептала она и
стала неподвижно, отвернувшись в сторону, не смея и как бы стыдясь поднять на него глаза. Лихорадочная дрожь ее еще продолжалась. Огарок
уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги. Прошло минут пять или
более.
Он бросил скамейку и пошел, почти побежал; он хотел было поворотить назад, к дому, но домой идти ему
стало вдруг ужасно противно: там-то, в углу, в этом-то ужасном шкафу и созревало все это вот
уже более месяца, и он пошел куда глаза глядят.
Связь с этой женщиной и раньше
уже тяготила его, а за время войны Елена
стала возбуждать в нем определенно враждебное чувство, — в ней проснулась трепетная жадность к деньгам, она участвовала в каких-то крупных спекуляциях, нервничала, говорила дерзости, капризничала и — что особенно возбуждало Самгина — все
более резко обнаруживала презрительное отношение ко всему русскому — к армии, правительству, интеллигенции, к своей прислуге — и все чаще, в разных формах, выражала свою тревогу о судьбе Франции...
Самгин закрыл лицо руками. Кафли печи, нагреваясь все
более, жгли спину, это
уже было неприятно, но отойти от печи не было сил. После ухода Анфимьевны тишина в комнатах
стала тяжелей, гуще, как бы только для того, чтобы ясно был слышен голос Якова, — он струился из кухни вместе с каким-то едким, горьковатым запахом...
«Это она говорит потому, что все
более заметными
становятся люди, ограниченные идеологией русского или западного социализма, — размышлял он, не открывая глаз. — Ограниченные люди — понятнее. Она видит, что к моим словам прислушиваются
уже не так внимательно, вот в чем дело».
Бердников все время пил, подливая в шампанское коньяк, но не пьянел, только голос у него понизился,
стал более тусклым, точно отсырев, да вздыхал толстяк все чаще, тяжелей. Он продолжал показывать пестроту словесного своего оперения, но
уже менее весело и слишком явно стараясь рассмешить.
Это командовал какой-то чумазый, золотоволосый человек, бесцеремонно расталкивая людей; за ним, расщепляя толпу, точно клином, быстро пошли студенты, рабочие, и как будто это они толчками своими восстановили движение, — толпа снова двинулась, пение зазвучало стройней и
более грозно. Люди вокруг Самгина отодвинулись друг от друга,
стало свободнее, шорох шествия
уже потерял свою густоту, которая так легко вычеркивала голоса людей.
Он заставил себя еще подумать о Нехаевой, но думалось о ней
уже благожелательно. В том, что она сделала, не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка хочет быть женщиной. Ногти на ногах у нее плохо острижены, и, кажется, она сильно оцарапала ему кожу щиколотки. Клим шагал все
более твердо и быстрее. Начинался рассвет, небо, позеленев на востоке,
стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно, расскажет, что он не ночевал дома.
И всего
более удивительно было то, что Варвара, такая покорная, умеренная во всем, любящая серьезно, но не навязчиво,
становится для него милее с каждым днем. Милее не только потому, что с нею удобно, но
уже до того милее, что она возбуждает в нем желание быть приятным ей, нежным с нею. Он вспоминал, что Лидия ни на минуту не будила в нем таких желаний.
Самгин ушел, удовлетворенный ее равнодушием к истории с кружком Пермякова. Эти маленькие волнения ненадолго и неглубоко волновали его; поток, в котором он плыл,
становился все
уже, но — спокойнее, события принимали все
более однообразный характер, действительность устала поражать неожиданностями,
становилась менее трагичной, туземная жизнь текла так ровно, как будто ничто и никогда не возмущало ее.
Как всегда, Самгин напряженно слушал голоса людей — источник мудрости. Людей
стало меньше, в зале — просторней, танцевали
уже три пары, и, хотя вкрадчиво, нищенски назойливо ныли скрипки, виолончель, — голоса людей звучали все
более сильно и горячо.
Но
уже весною Клим заметил, что Ксаверий Ржига, инспектор и преподаватель древних языков, а за ним и некоторые учителя
стали смотреть на него
более мягко. Это случилось после того, как во время большой перемены кто-то бросил дважды камнями в окно кабинета инспектора, разбил стекла и сломал некий редкий цветок на подоконнике. Виновного усердно искали и не могли найти.
Клим тоже находил в Лидии ненормальное; он даже
стал несколько бояться ее слишком пристального, выпытывающего взгляда, хотя она смотрела так не только на него, но и на Макарова. Однако Клим видел, что ее отношение к Макарову
становится более дружелюбным, а Макаров говорит с нею
уже не так насмешливо и задорно.
Она даже ходить
стала более плавно, свободно, и каблуки ее
уже не стучали так вызывающе, как раньше.
Хотя он
уже не с такою остротой, как раньше, чувствовал бесплодность своих исканий, волнений и тревог, но временами все-таки казалось, что действительность
становится все
более враждебной ему и отталкивает, выжимает его куда-то в сторону, вычеркивая из жизни.
— Нет,
уже кончать буду я… то есть не — я, а рабочий класс, — еще
более громко и решительно заявил рыжеватый и, как бы отталкиваясь от людей, которые окружали его,
стал подвигаться к хозяину, говоря...
Климу
становилось все
более неловко и обидно молчать, а беседа жены с гостем принимала характер состязания
уже не на словах: во взгляде Кутузова светилась мечтательная улыбочка, Самгин находил ее хитроватой, соблазняющей. Эта улыбка отражалась и в глазах Варвары, широко открытых, напряженно внимательных; вероятно, так смотрит женщина, взвешивая и решая что-то важное для нее. И, уступив своей досаде, Самгин сказал...
О Макарове
уже нельзя было думать, не думая о Лидии. При Лидии Макаров
становится возбужденным, говорит громче,
более дерзко и насмешливо, чем всегда. Но резкое лицо его
становится мягче, глаза играют веселее.
Но слова о мстителях неприятно удивили Самгина, и, подумав, что письмоводитель вовсе не так наивен, каким он кажется, он
стал присматриваться к нему
более внимательно,
уже с неприязнью.
Он теперь
уже не звал
более страсть к себе, как прежде, а проклинал свое внутреннее состояние, мучительную борьбу, и написал Вере, что решился бежать ее присутствия. Теперь, когда он
стал уходить от нее, — она будто пошла за ним, все под своим таинственным покрывалом, затрогивая, дразня его, будила его сон, отнимала книгу из рук, не давала есть.
— Пусть так! —
более и
более слабея, говорила она, и слезы появились
уже в глазах. — Не мне спорить с вами, опровергать ваши убеждения умом и своими убеждениями! У меня ни ума, ни сил не
станет. У меня оружие слабо — и только имеет ту цену, что оно мое собственное, что я взяла его в моей тихой жизни, а не из книг, не понаслышке…
Он заглядывал мне в глаза, но, кажется, не предполагал, что мне что-нибудь
более вчерашнего известно. Да и не мог предположить: само собою разумеется, что я ни словом, ни намеком не выдал, что знаю «об акциях». Объяснялись мы недолго, он тотчас же
стал обещать мне денег, «и значительно-с, значительно-с, только способствуйте, чтоб князь поехал. Дело спешное, очень спешное, в том-то и сила, что слишком
уж спешное!»
Сомнения нет, что намерения
стать Ротшильдом у них не было: это были лишь Гарпагоны или Плюшкины в чистейшем их виде, не
более; но и при сознательном наживании
уже в совершенно другой форме, но с целью
стать Ротшильдом, — потребуется не меньше хотения и силы воли, чем у этих двух нищих.
Беседа с адвокатом и то, что он принял
уже меры для защиты Масловой, еще
более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове. И ему
стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он не видал
уже более недели. Но ему теперь пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот,
стало быть, выходил
уже от Катерины Ивановны.
Дело в том, что от гроба
стал исходить мало-помалу, но чем далее, тем
более замечаемый тлетворный дух, к трем же часам пополудни
уже слишком явственно обнаружившийся и все постепенно усиливавшийся.
От города до монастыря было не
более версты с небольшим. Алеша спешно пошел по пустынной в этот час дороге. Почти
уже стала ночь, в тридцати шагах трудно
уже было различать предметы. На половине дороги приходился перекресток. На перекрестке, под уединенною ракитой, завиделась какая-то фигура. Только что Алеша вступил на перекресток, как фигура сорвалась с места, бросилась на него и неистовым голосом прокричала...
— Тягушек — пусть. Да четыре-то дюжины к чему тебе? Одной довольно, — почти осердился
уже Петр Ильич. Он
стал торговаться, он потребовал счет, он не хотел успокоиться. Спас, однако, всего одну сотню рублей. Остановились на том, чтобы всего товару доставлено было не
более как на триста рублей.
Но после случая на железной дороге он и на этот счет изменил свое поведение: намеков себе
уже более не позволял, даже самых отдаленных, а о Дарданелове при матери
стал отзываться почтительнее, что тотчас же с беспредельною благодарностью в сердце своем поняла чуткая Анна Федоровна, но зато при малейшем, самом нечаянном слове даже от постороннего какого-нибудь гостя о Дарданелове, если при этом находился Коля, вдруг вся вспыхивала от стыда, как роза.
От нестерпимого стыда он вдруг
стал еще
более и
уже нарочно груб.
Уже две недели, как мы шли по тайге. По тому, как стрелки и казаки стремились к жилым местам, я видел, что они нуждаются в
более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная ночевка. Поэтому я решил сделать дневку в Лаохозенском стойбище. Узнав об этом, стрелки в юртах
стали соответственно располагаться. Бивачные работы отпадали: не нужно было рубить хвою, таскать дрова и т.д. Они разулись и сразу приступили к варке ужина.
Второй голос
более не откликнулся, и мальчик снова принялся взывать к Антропке. Возгласы его,
более и
более редкие и слабые, долетали еще до моего слуха, когда
уже стало совсем темно и я огибал край леса, окружающего мою деревеньку и лежащего в четырех верстах от Колотовки…
В 2 часа мы дошли до Мяолина — то была одна из самых старых фанз в Иманском районе. В ней проживали 16 китайцев и 1 гольдячка. Хозяин ее поселился здесь 50 лет тому назад, еще юношей, а теперь он насчитывал себе
уже 70 лет. Вопреки ожиданиям он встретил нас хотя и не очень любезно, но все же распорядился накормить и позволил ночевать у себя в фанзе. Вечером он напился пьян. Начал о чем-то меня просить, но затем перешел к
более резкому тону и
стал шуметь.
От холодного ветра снег
стал сухим и рассыпчатым, что в значительной степени затрудняло движение. В особенности трудно было подниматься в гору: люди часто падали и съезжали книзу. Силы были
уже не те,
стала появляться усталость, чувствовалась потребность в
более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная дневка.
Женихи сотнями увивались за наследницею громадного состояния; но общество, толпившееся за обедами и на вечерах Полозова, было то общество слишком сомнительного типа, слишком сомнительного изящества, которое наполняет залы всех подобных Полозову богачей, возвысившихся над
более или менее приличным, не великосветским родным своим кругом, и не имеющих ни родства, ни связей в настоящем великосветском обществе, также
более или менее приличном; они
становятся кормителями пройдох и фатов, совершенно неприличных
уже и по внешности, не говоря о внутренних достоинствах.
Она улыбнулась и немного спустя
уже сама заговаривала со мной. Я не видал существа
более подвижного. Ни одно мгновенье она не сидела смирно; вставала, убегала в дом и прибегала снова, напевала вполголоса, часто смеялась, и престранным образом: казалось, она смеялась не тому, что слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие глаза глядели прямо, светло, смело, но иногда веки ее слегка щурились, и тогда взор ее внезапно
становился глубок и нежен.
Уже хотел он было достать его рукою, но сундук
стал уходить в землю, и все, чем далее, глубже, глубже; а позади его слышался хохот,
более схожий с змеиным шипеньем.